– Обязательно и пофотографируем, и перекусим, – сказал он. – Только я бы взял сейчас мольберт и стал рисовать Катюшу…

– Ну во-от, новая пассия, – неодобрительно сказала Илона. – Меня нарисуй. Сколько раз обещал.

– И тебя нарисую, – сказал Абрикосов. – Всех нарисую. Прошу к столу. Раз дамы сыты, ограничимся закусками…

– Кстати, – сказал он, разливая шампанское. – Почти все гении страдали болезнями. Тулуз Лотрек был инвалидом с детства: однажды он сломал ноги, и они перестали расти. А туловище росло. Сами представляете, как это выглядело. А Эдвард Мунк страдал маниакальной депрессией…

– Тогда пьем за то, чтобы талант в лице Арсения Изотовича был вполне здоров, счастлив и никакими маниями не страдал! – Илона подняла бокал, и они торжественно чокнулись.

– И чтобы талант и здоровье позволили мне написать только что задуманную картину! – многозначительно продолжил Абрикосов и выпил.

– А о моей картине ты думаешь? – привязалась Илона, которая один за другим опрокинула уже четыре бокала.

– Она готова у меня в голове, – солидно кивнул Арсений Изотович. – Больше того, она уже нарисована, мне надо только ее повторить.

– И как она называется?

– Рыжая женщина на коленях упомянутого нами Тулуз-Лотрека. Стоит, извините, на четырех точках, без всякой одежды…

– А ты мне ее покажешь?

– Конечно! Я предлагаю поиграть в живые картины! Мы изобразим самые великие мировые полотна!

Он придвинул девушкам красивую жестяную коробку. Илона в восторге захлопала в ладоши. Оксана, как и Катя, похоже, видели коробку впервые.

– Что это?

– Печенье из Амстердама, – улыбаясь, пояснил Абрикосов. – Придает веселье, раскованность и убирает депрессивную обыденность! Мир видится, словно сквозь яркие цветные стекла, хочется жить и веселиться!

Абрикосов и Илона хрустят тонкими печенюшками. Оксана тоже берет – одну, вторую, протягивает Кате. Печенье как печенье, какой-то специфический привкус. Но в общем приятное.

– Моя возлюбленная говорит, что дурь вносит приятное разнообразие в сексуальную жизнь, – говорит Арсений Изотович. – Элемент неожиданности. Рисует новый узор. Каждый раз – новый, как в калейдоскопе. Или, как в фигурном плаванье. А взять, к примеру, алкоголь – ну да, расслабляет. Иногда довольно грубо, как удар дубинки. Бац – и ты плывешь на спине. Даже не плывешь, а тонешь. А тут все совсем по-другому! Моя заводится с пол-оборота, как «Роллс-Ройс», и так азартно работает: «Давай, давай! Еще!» Ее погонять не надо, она сама кого хочешь погонит: «Давай спереди! А теперь давай сзади!» В общем, только успевай поворачиваться… Мужчинам это нравится!

– Я знаю, о ком ты говоришь! – усмехается Илона.

– И я, – кивает Оксана.

– А я не знаю, – говорит Катя и, подойдя к трюмо, начинает расчесываться. Обычной расческой из парикмахерской, с сужающейся книзу ручкой. – Я, пожалуй, домой пойду.

– Не спеши домой, давай хоть посмотрим, – Оксана обнимает ее за плечи, гладит спину, целует в щеку, потом в шею. Она, оказывается, хорошая подруга. – Ты пробовала когда-нибудь с девочкой? Ни один мужчина не сравнится с кем-то из нас. Потому что мы знаем, что и как нам лучше…

Слова летят мимо ушей, как бесшабашные колибри. Они даже имеют цвет: синий, оранжевый, розовый…

– Миледи.

– Миледи.

В два голоса раскрывают тайну Илона и Оксана. Впрочем, судя по всему, это никакая и не тайна.

– Полюбуйтесь! – Абрикосов открывает дверь в соседнюю комнату, стена увешана портретами: овальными, круглыми, квадратными. Маркиза Анжуйская, графиня де Ласкаль, Артемида с луком. У всех одно лицо, причем это лицо присутствует не только на холстах, в оживлении красок – оно живое, из плоти, не нуждающейся в румянах, хотя и отличается чем-то от своих портретных копий.

– Катька! Да вы с Миледи похожи, как две капли воды! – восклицает Оксана.

– Да нет… Хотя что-то общее действительно…

– Держи печеньки, они волшебные, – шепчет Оксана.

Катя жует, они действительно очень приятные и тают во рту. От нескольких штучек ведь ничего не сделается…

– Как может так быть? – изумляется Илона. – Я много лет знаю их обеих, я много раз фотографировала Миледи для журналов, но я никогда не замечала такого сходства!

– Здесь дело не в копийном сходстве, а в совпадающих деталях, ауре и моем отношении к объекту творчества, – торжественно провозгласил Арсений Изотович. – У Кати душа более сложная… Словом, я недаром понял, что сделаю гениальный портрет! Как скульптор, отсекающий лишнее от куска мрамора…

– А вы действительно поженились? – Илона переводит разговор с небес на землю.

– Живем вместе, – отвечает Абрикосов. – Антон ревнует. Сейчас она в Москве. Возможно, вместе с ним.

– А вы что, не проверяете? – удивляется Катя.

– Зачем? Чтобы все испортить? Сейчас моя девочка уехала на пару дней и вернется ко мне, все будет замечательно, как прежде… А если я их выслежу? Вызывать Антона на дуэль? Так он скорей меня замочит без всякой дуэли… Устраивать скандал с выворачиванием грязного белья? Нервы, криз, инфаркт… Нет, пусть уж лучше все будет, как было…

Оксана целует ее взасос, и Кате это приятно. Она обнаруживает, что на ней только кружевные трусики, а на остальных вообще ничего нет, но это выглядит совершенно невинно – они раскрепостились и все… Абрикосов тоже без одежды: пивной живот, лысина, густо заросшее волосами тело – он тащит голую Илону в спальню, та делает вид, что вырывается, болтает белыми ногами, смеется, рыжие волосы рассыпались по плечам…

– Сатир и весталка! – восклицает Оксана. – Где ее фотоаппарат? Это готовое полотно, и запаха порока будет предостаточно!

Но Абрикосов в любом состоянии не теряет осторожности.

– Где вы взяли эту вашу Катю? – спрашивает он, бросая Илону на кровать и закрывая дверь. – Кто она такая? Почему я не видел ее на тусовках?

– Кто, кто, да никто, и чего ты к ней привязался? Архитектор, работает в какой-то мастерской, но скоро, чувствую, бросит – надоело. На тусовки она почти не ходит, муж запрещает… Дай мне свою гениальную кисть! – она протягивает руку, но совсем не к тому, что является орудием труда художников и называется кистью.

– Подожди, подожди! – Абрикосов высвобождается. – А кто у нее муж?

– Какой-то полицейский. Она никогда о нем не рассказывает…

– Не из ОБЭП? [11] – в ужасе отшатывается Арсений Изотович.

– Нет. Скорей какой-то гаишник. Но повторяю – я знаю только, что он намного старше и держит ее в ежовых рукавицах. О его работе Катька не говорит…

– Ну и ладно, – успокаивается Абрикосов. – Нарисовать ее мне это не помешает, а во всем остальном я зажигаю красный свет. Личные ссоры с полицией – это не невинное нарушение правил!

– Давай, строй живую картину! – требует Илона. – У тебя есть я – прекрасная рыжеволосая женщина!

– А я Анри де Тулуз-Лотрек! – восклицает мэтр. – Становись так, поворачивайся ко мне, теперь еще чуть-чуть шире…

Оксана, приоткрыв дверь, сдавленно хохочет и щелкает фотоаппаратом.

– Иди, посмотри, интересно!

Катя тоже смотрит через ее плечо. Она никогда такого не видела. Нет, на специфических видео и снимках – это одно, а вот так, вживую… Только снимать такое нельзя – это компромат!

– Перестань снимать! – приказывает она, и Оксана безропотно слушается. – Мало ли, куда они попадут…

– Да, да, ты права, пойдем в соседнюю комнату, я знаю такие интересные живые картины…

– Пойдем! – подруги обнялись, хотя выглядело это объятие не совсем по-дружески…

Глава 10

Призрак в Тиходонске

Седой

Утром Седой дал Цифре деньги, послал в магазины. Когда после полудня она вернулась, то не узнала своего нового… Кого? Любовника? Сожителя? Постояльца? В конце концов, она решила не уточнять. Он побрил голову, изменил форму бровей и выкрасил их в черный цвет, вдобавок обзавелся маленькими черными усиками и крошечной треугольной бородкой на квадратном подбородке. Именно обзавелся, потому что отрастить их за полдня он явно не мог, наклеенными они не выглядели и имели вид совершенно естественной растительности. Голова была покрыта красным загаром, чтобы свежая выбритость не была заметной. Даже разрез глаз стал уже – сейчас он был похож то ли на киргиза, то ли на казаха…